У черноморских твердынь. Отдельная Приморская арми - Страница 141


К оглавлению

141

— Ноги и одна рука целы, — сказал он, — значит, еще можно воевать. Да и с людьми жаль расставаться.

Жестокие июньские бои сроднили всех. Людей, как никогда, тянуло друг к другу. Пользуясь тем, что от КП теперь было всего несколько сот метров до любого участка передовой, шел туда, к бойцам, и полковник Потапов, как только представлялась возможность отлучиться.

— Я в батальон, — говорил он мне и наказывал: — Если будет разговор, просите побольше боеприпасов!

Помню, возвратясь поздно ночью, он рассказал о том, как рота лейтенанта Н. А. Хорошкина, в которой осталось не более трех десятков бойцов, отбила атаку немецкого батальона, и о том, как отличился опять пулеметчик Цыгановский, истребивший уже сотни фашистов.

— К ордену его надо представлять, — заключил Алексей Степанович. — Завтра же оформляйте.

Вплоть до 21 июня главные события по–прежнему происходили в полосе обороны 95–й дивизии. Но ее фронт на Северной стороне Севастополя представлял собою уже цепь отдельных очагов сопротивления. Враг выходил к Северной бухте…

22 июня, в годовщину войны, полк немецкой пехоты с танками навалился на нашу бригаду. У Трензиной балки мы отбили одну за другой восемь атак, но понесли много потерь, главным образом от артобстрела и бомбежки.

Геройски действовали в этот день наши артиллеристы. Огневые позиции двух батарей находились над железнодорожным туннелем западнее Трензиной балки. С КП бригады было видно, как туда устремились, стреляя на ходу, десятка два вражеских танков. В то же время над батареями появились бомбардировщики. Вот разрывы бомб скрыли от нас два орудия. Кажется, что все там погибли… Но рассеивается дым, и мы видим — орудия опять бьют по танкам, которые все ближе и ближе.

Потом мы узнали, что при бомбежке были ранены командир батареи Цимлов и политрук Ульянов. Стремясь ободрить товарищей, парторг третьей батареи рядовой Иванов поднялся во весь рост и крикнул:

— Артиллеристы! Не пропустим фашистские танки в Севастополь!

Он тут же упал, сраженный осколком. Но его призыв был услышан.

— Не пропустим гадов! — подхватил раненый подносчик снарядов Винокуров, тоже поднимаясь во весь рост и грозя врагу кулаком.

На одном орудии заклинился замок. У другого, исправного, ранило наводчика. Сержант Николай Париенко — тот, с которым мы несколько дней назад били по танкам у «домика Потапова», — сам стал наводить, а двум бойцам приказал расклинить на замолчавшем орудии замок…

К концу боя в третьей батарее оставалось в строю лишь одно орудие. Но ни один танк не смог прорваться в Инкерманскую долину. Не прошла туда и следовавшая за танками фашистская пехота.

Как только позволила обстановка, на огневые позиции первой и третьей батарей пришел вместе с командиром дивизиона Макаровым полковник Потапов. Они насчитали там шесть горевших танков и еще восемь подбитых.

— Представляйте всех к наградам! — сказал комбриг, вернувшись на КП.

21 июня остатки 95–й дивизии были эвакуированы с Северной стороны. Возникала опасность высадки вражеских десантов на Корабельной стороне и в центральной части города.

В этой обстановке командующий СОР вице–адмирал Ф. С. Октябрьский лично приказал 79–й бригаде занять к утру 23 июня оборону по южному берегу Северной бухты. Бригаде были подчинены небольшой отряд моряков, оставшийся от 2–го Перекопского полка, сводный батальон Черноморского флотского экипажа, еще некоторые мелкие подразделения, а также огневые точки береговой обороны от Павловского мыска до окраины Корабельной слободы. На следующий день бригаде придали и знаменитый севастопольский бронепоезд «Железняков», который «базировался» в туннеле у Килен–балки, укрываясь там от бомбежек. Наша боевая задача состояла в том, чтобы не давать врагу переправляться через Северную бухту.

Немцы, захватившие Северную сторону, теперь весь день торчали у нас перед глазами — даже без бинокля было видно, как они там разгуливают. У артиллеристов и минометчиков прямо чесались руки по ним ударить. Но снаряды надо было беречь, как никогда.

К этому времени нехватка боеприпасов в Севастополе стала особенно острой. Транспорты с Большой земли уже не приходили, а прорывавшиеся в Камышевую бухту эсминцы и подводные лодки не могли привезти столько, сколько требовалось. Окончательно иссякли запасы 120–миллиметровых мин, и комбриг приказал капитану Певкину вывести из строя и сбросить в бухту наши тяжелые минометы. Осматривая ближайшие тылы бригады — это были разрушенные бомбами кварталы Корабельной стороны, — я натыкался на бездействующие зенитные батареи. А в воздухе так и висела вражеская авиация…

Вся эта картина вызывала тяжелые мысли о трагической судьбе Севастополя. О себе не думалось—мы все были так захвачены и накалены напряжением борьбы, что и в мыслях своя доля не отделялась от общей.

Моею личной судьбой распорядился случай. Утром 24 июня наш командный пункт — он находился в Доковом овраге у подножия Малахова кургана — попал под бомбежку. КП был в штольне, но меня налет застал наверху, и я получил тяжелое ранение в ногу.

«Юнкерсы» продолжали бомбить этот район весь день, и я оставался на КП до наступления темноты, то забываясь, то прислушиваясь к звукам огневого боя, который вела с берега бухты наша бригада. Помню, ко мне часто подсаживался Семен Иванович Костяхин. Комбриг договорился по телефону о том, что вместо меня пришлют капитана Евсеева — начальника разведки 95–й дивизии. Но до того как меня увезли в госпиталь, он прибыть на КП не успел — очевидно, тоже из‑за бомбежки.

141